Во всякой войне завышенные ожидания – штука опасная, по крайней мере когда дело касается массовых настроений.
Классическая иллюстрация тут – это эмоциональный перепад между 1914 годом и 1916.
Начало Первой мировой сопровождалось беспрецедентным для того времени разгулом пропаганды. Беспрецедентным и по своим масштабам – то была первая большая европейская война в эпоху обязательного школьного образования и массовой грамотности. И по воздействию: наверное, никогда больше западные общества не верили газетам так, как летом 1914.
Правительства воюющих стран уверяли своих граждан, что война будет короткой. Кайзер заявил, что солдаты вернутся домой до того, как опадут листья; боевые действия, при этом, начались в августе.
Еще рассказывали, что война будет победоносной: враг слаб, воюет плохо – а значит, не за горами грандиозная победа. К этому добавлялось общеевропейское соревнование по выписыванию друг друга из цивилизации – в варвары, "гунны" и культурно отсталые.
Еще пропаганда уверяла, что самой войны бояться не надо: та будет легкой прогулкой, "большим приключением". Эдаким приятным испытанием, где каждый мужчина сможет состояться и проявить себя.
Что с этими завышенными ожиданиями не так? Что плохого в том, что граждане верят в скорую победу? Разве не приятно видеть, как в армию валом валят добровольцы, жаждущие подвига и самоутверждения?
Да в общем-то никаких проблем. Никаких – пока не оказывается, что ожидания не оправдались.
Первая мировая не закончилась за четыре месяца. И за год не закончилась. И даже за три года.
Первая мировая не была "легкой прогулкой": ровно наоборот. Она поставила солдат лицом к лицу с реалиями современной индустриальной войны, где убивают машины и технологии, а возможности каждого конкретного человека ничтожны.
В Первой мировой не случилось легкой и грандиозной победы; та победа, которая все-таки пришла в 1918, была горькой, опороченной (vittoria mutilata) и мало чем победителей вознаградила.
И вот здесь, ровно здесь, и крылась главная опасность.
Она происходила из резкого несовпадения ожиданий и реальности войны.
Если бы не обещали быстрой победы, затягивание войны не ощущалось бы так болезненно.
Если бы не обещали легкой победы, отсутствие убедительных военных побед в реальности не шокировало бы так сильно.
Если бы не создавали романтического, оторванного от действительности образа военных реалий, столкновение с настоящей войной не было бы таким травмирующим.
Из несовпадения рождались разочарование и отчаяние.
Разочарование в войне вело к разочарованию в политиках и генералах; отчаяние от безысходности на фронте – к брутализации, отрицанию старых норм, ценностей и идеалов.
Образ человека, который сперва с восторгом бежит записываться в армию, а потом мучительно переживает столкновение с ужасами войны, – этот образ стал целым литературным тропом. Ровно об этом Ремарк и Грейвз, Сассун и Селин, "Journey's End", "Великая иллюзия", и едва ли ни любое прозведение о ПМВ, которое первым приходит в голову.
При том, совершенно ясно, ПОЧЕМУ пропаганда накачивала общество обещаниями скорых побед. Чаще всего сами элиты, политические и интеллектуальные, верили в то, что их ждет легкая и победоносная война. А еще завышенные ожидания считались полезными, а любые сомнения, возражения, предостережения виделись угрозой общественному консенсусу, union sacrée. Нечего, мол, портить тут наш патриотический экстаз всяким нытьем.
Разрыв между "завышенными ожиданиями" и реальностью войны объясняет, почему именно ПМВ стала настолько травмирующим опытом. Этот разрыв – и вызванные им эмоции – напрямую ведут к восстаниям 1916, к революциям 1917-1918. Конечно, пропаганде верили не все, а общественные настроения в любой войне штука сложная и многофакторная. Но тех, кто верил, хватило. Разрыв обошелся очень дорого.
(И заметьте, как во Вторую мировую Черчилль – который сам на этих "завышенных ожиданиях" обжегся очень сильно – говорит совершенно иначе, и не обещает никакой легкой победы, а "только кровь, труд, слезы и пот").
! Орфография и стилистика автора сохранены
