Глядя на разные споры, разгоревшиеся в последнее время, вспомнила поучительный эпизод из истории белой эмиграции.
Как известно, во время ВМВ эмиграция раскололась: одни поддержали СССР, другие Германию, третьи предпочли отсидеться в стороне. Каждая из этих трех больших позиций тоже разделялась внутри себя; везде встречались и радикальные сценарии уровня "сотрудничать с советской разведкой" / "работать переводчиком в Вермахте" / "уехать в Австралию".
Но вот война закончилась, и первая группа – поддержавшие СССР – оказались перед проблемой: а во что теперь эту поддержку трансформировать?
Деникин, например, говорил, что желание военной победы СССР это одно, а примирение с большевистским правительством – совсем другое ("защита России + борьба с большевизмом," да)
Но далеко не все рассуждали как Деникин. Весной 1945 в Париже группа видных эмигрантов пришла на прием в советское посольство. Это был обычный прием, с фуршетом и тостами, – но он вызвал невероятное негодование, почти историку среди эмигрантов по всему миру.
(Набоков, например, написал открытое письмо, где ругался последними словами).
Откуда такая реакция? Во-первых, сам по себе визит лидеров эмиграции в советское посольство выглядел как акт признания большевистского правительства.
Во-вторых, важно было, кто именно явился на прием – а среди них был сам Василий Маклаков. Маклаков! "Присяжный защитник" эмиграции, тот, кто с 1920 г. боролся за интересы эмигрантов, отстаивал их перед разными правительствами и международным сообществом, занимался документами, визами, деньгами, школами.
(Напомните мне написать про деньги эмиграции, это очень интересная тема).
До революции Маклаков работал адвокатом, и, например, успешно отбил обвиняемого по знаменитому антисемитскому "делу Бейлиса".
И вот такой человек, общепризнанный авторитет с безупречной репутаций – и на завтраке "а ля фуршет" в советском посольстве.
Другие лидеры эмиграции – в частности, писатель Марк Алданов – потребовали у Маклакова объяснений. Тот сослался на довольно понятные весной 1945 эмоциональные соображения: что тем, кто не пережил оккупацию лично, тяжело понять, откуда выросла симпатия к СССР, что те, кто "не переживал с нами поведения наших русских германофилов, холопства перед Гитлером и Германией, антисемитских воплей, которых мы в старой России не слыхивали", чрезмерно увлеклись радикализмом, и что СССР изменился во время войны и будет меняться дальше.
Однако прошло еще несколько месяцев, и Маклаков публично свое мнение изменил.
Во-первых, стало известно, как арестовывают и сажают белоэмигратов, оказавшихся в руках Красной армии. Во-вторых, стало понятно, что сталинский режим и не думает смягчаться, а, наоборот, после войны спешно закручивает гайки.
Увидев все это, Маклаков выступил и обозначил, наконец, в чем проблема. Явившись в советское посольство, эмиграция показала, что готова к компромиссу – впервые с 1920 года. Что она готова примириться с новой реальностью, если советское правительство сумеет измениться и уступить, хотя бы в базовых и очевидных после ВМВ вещах (Маклаков в первую очередь пишет о соблюдении прав человека).
Однако теперь стало понятно, что советское правительство готово только к одному формату отношений: к безоговорочной капитуляции. Когда эмиграция придет, примет советский режим целиком и полностью, откажется от всех своих принципов – тогда их милостиво наделят советскими паспортами.
И вот компромисс для Маклакова был приемлем, а капитуляция – нет.
После этого заявления советское правительство резко к Маклакову охладело, а в эмигрантском сообществе инцидент посчитали исчерпанным.
К чему я это? К тому, что переговоры между далекими друг от друга сторонами часто идут по линиям "компромисс или капитуляция", и всегда полезно понимать, чего же именно от вас ждут.
! Орфография и стилистика автора сохранены
